Не помню точно момент, когда это произошло. С какого времени началось массовое и неуклонное вытеснение всего подлинного из нашей жизни. Когда наши детки запели их голосами и начали танцевать их танцы. Когда мы стали повторять за ними все: от манеры одеваться до манеры говорить. Наша действительность стала напоминать плохую копию сомнительного оригинала. Не осталось ничего настоящего. У каждого явления появился свой компилированный вариант. У литературы. У театра. У кино. Псевдокниги, псевдоспектакли, псевдокино. Суетливая беспорядочная возня породила подобие существования. Как-то незаметно всему нашлась замена: подобие образования, подобие здравохранения, подобие демократии...
Всей этой грандиозной фальсификации придумали название – транзитный период. То есть, мы все еще в пути. При этом не совсем ясно, куда идем. Совсем не факт, что в верном направлении. Есть подозрение, что наши поводыри не знают дороги, поэтому часто сверяются с чужими путеводителями.
Честно говоря, я был бы рад, если бы все эти трансформации, вся эта ономастическая чехарда со сменой имен и прозвищ, названий и обозначений был вызван к жизни лишь моей персональной болезненной рефлексией. Но ведь достаточно выйти на улицу - и через пару шагов я наткнусь на ларек-мусоросборник, завешанный по кругу газетно-журнальной макулатурой. Магазины забиты товаром, привезенным в большинстве своем «оттуда». Все люди с головы до ног одеты во все «ихнее». Вдоль улиц висят рекламные щиты, с которых на меня смотрят красавицы с ничего не обещающими улыбками и рекламируют их продукцию: мебель, дома, машины, шмотки.
Да что там шмотки. Недавно ко мне на кастинг привели двух девочек-близняшек. Очаровательные первоклашки, чем-то смахивающие на Макпал Жунусову в детстве. На вопрос: «Как зовут?» - младшая ответила: «Анжелика», а та, что на три минуты старше: Альбина. Подумалось: ну вот, даже имена у нас стали такие… со стразами.
А на днях друзья рассказали о молодой семейной паре, которые упорно держатся за корни и первенца нарекли незаезженным именем – Атилла. Бабушка зовет малыша на свой манер – Ателенок… (Не спорю: наверно, это лучше, чем Орындык. Или Шайнек. Или Амсипаш…)
«Чему смеетесь?» – обращался гоголевский городничий к своей свите. И правда – чему? (Ответ: Слово второе, Абай).
Приходиться признать: сейчас другие пассионарии. Они навязывают нам свои имена. И свои правила. Манеру жить. И когда мы постоянно вспоминаем свои победы над безответными джунгарами, на самом-то деле мы оплакиваем былое свое величие. В нас саднит утрата былых позиций.
Из прошлого нам досталось в наследство возвеличенное самолюбие, не подкрепленное ничем значительным ныне. Поэтому наши идеологи до сих пор празднуют Анракайскую битву...
Опять же – почему так?
Наверное, потому, что всякое постижение требует усилий. С этим – сложно. За нас все уже сделано. Мы живем в мире вещей, созданных чужими руками. В атмосфере чужих достижений и открытий. Постепенно, переняв все чужое, мы потеряли собственное лицо. Мироощущение и миропонимание великого воина и философа, творца и труженика, поэта и мудреца. Казахия превратилась в общество потребителей. Нам осталось подражать. Мы – дети, а мир вокруг – взрослый дядька, который научит всему. Де-факто колонизация приобрела более цивилизованные формы.
И вот мы уже принялись строить. Первым делом мы обустроили свои дома и квартиры. Такие же, как у них. Теперь мы строим свою столицу. Тоже красиво. Не Гонконг, конечно, но и не Целиноград уже. В ресторанах стали хорошо готовить, и опять же в меню половина блюд с иноземными названиями. И не хамят. И официантов мы перестали стесняться. И продавцов. И вахтеры попритихли. И как-то они все помолодели: эти вахтеры и охранники, стоянщики и парковщики. В их возрасте наши отцы работали.
А эти – сторожат. Выходит, они больше ни на что не способны. Они настолько темны и беспомощны, что годны только на то, чтобы топтаться у ворот.
А я вот боюсь, что скоро наступит время, когда наши самодовольные, но безграмотные внуки будут охранять здесь чужие конторы и офисы. Боюсь, что единственными плюсами в их коротеньких «сивишках» будут помечены лишь положительные резус-факторы в анализах их жидкой крови…
Почему надо обо всем этом говорить?
Потому что есть некая точка, некий предел, за которым наступает апатия. Ипохондрия. Когда человек однажды понимает, что ничего изменить нельзя. И тогда им овладевает безразличие. Боюсь, что многие светлые головушки поникли, опустили руки. И все это на фоне набирающего силу провинциального балагана.
Конечно, мои размышлизмы далеки от реальных попыток что-либо исправить мгновенно. С системой ведь не борются. Систему возглавляют.
Надежд на нынешнюю оппозицию нет. Порой мне кажется, что наша оппозиция больше союзник, чем оппонент нынешней власти. У них своя договоренка и игра в поддавки. В этой ярой борьбе власть применяет словесный дихлофос. Судя по всему – помогает.
На кого тогда надеяться? Время же идет. Время, в котором стоим. И что нам говорит это неумолимое время?
Знаний нет - есть осведомленность.
Образования нет – есть информированность.
Нет постижения - есть интернет. Он знает общие ответы на все общие вопросы.
Нет оригинала - есть копия.
Нет самобытности - есть повтор.
Нет штучного - есть вал.
Нет жизнелюбивых рефлексов - есть агашки и их «разводы».
Нет объединяющей Идеи – есть спекуляции на актуалитете.
Нет национальной гордости - есть национальные комплексы.
Нет здорового самолюбия - есть болезненная ущербность.
Нет реального движения - есть наезженные «движняки».
Нет общенациональной политики - есть отработки и кампанейщина.
Нет истинных лидеров – есть дежурные крикуны и площадные зазывалы.
Нет намоленного храма - и есть невежественная паства.
Есть богатая земля - и есть малочисленный разобщенный темный безликий народ. Собственно, и народа-то уже нет. Есть население.
И, как назло, нет виноватых. А все почему? Потому что нет правды. Есть разного рода полуправды. А всякая полуправда – наполовину ложь.
Сейчас мы пытаемся заново открыть себя. В то же время нас соблазняют достижениями Запада. Ну, и Востока заодно. Как всегда – недосягаемыми (если вообще их нужно «досягать»). Но нет ничего страшнее для самобытности этноса, чем духовная ассимиляция. Народы теряли языки, имена и фамилии, даже собственную землю. Но самые живучие не теряли дух. Он должен оставаться жить, и когда-нибудь он обязательно вспомнит язык и воскресит духовную память. Это болезненный процесс. Ему свойственны ошибки и метания.
В конце двадцатого века мир залили религиозные течения различного толка. Они стали заполнять пустоты, что образовались в душах и сердцах. Появились святые отцы, возглавившие толпы новообращенных. С аятолловой страстностью люди пошли за ними, потому что не за кем было идти. Стали возводиться мечети, святилища и мавзолеи. Потому что человеку нужно во что-то верить. Человек не может жить все время в грязи. Человеку необходимо прижизненное чистилище.
Недавно я искал для съемок по всему Алматы и области старую фактурную мечеть. Таковой нет. Они все – новые. В граните и кафеле. И сидят там не белобородые старцы, а как-то все больше – юнцы. Я не говорю, что это плохо. Я говорю, что это опять же логично.
В такой ситуации умные правители не будут укреплять армию. Армия и полиция это – последний довод. Это довод тех, кто уже проиграл битву за сердце и душу граждан своей страны. Умные правители займутся образованием и культурой. Но, глядя на самый верх, я думаю: как же много там соратников с разбуженными инстинктами. После них придется долго проветривать помещение.
Хотя есть, есть еще золотые люди, которые делают свое дело. Они есть везде. Я знаю, например, крутых бизнесменов, поднявшихся, как это ни удивительно, не на криминальных деньгах. Я знаю незамаранных ментов и совестливых чиновников, скромных начальников и грамотных подчиненных.
Незаметные, честные пахари. Конечно, такие - скорее исключение, чем правило. Потому-то им и тяжелее всего: находиться в системе, служить ей с глубоким презрением в душе. В основном же я вижу приспособленцев. Тех, кто не сеял, но пожинает. Высокопоставленных циников, спекулирующих на пустопорожних лозунгах, которые они сами же и выдумывают. Это такой неистребимый сорт внутренних предателей: неглупые, образованные, начитанные, смышленые. Когда-то они выносили врагам ключи от наших крепостей. Потом – писали доносы на алашордынцев. Теперь сидят в президиумах и напряженно морщат лбы, не уставая восхвалять любой Его жест, готовые броситься за карандашом, если он вдруг соскользнет с Главного стола. Они же первыми станут раскладывать костер, если вдруг затеется курс на разоблачение культа. Рядом с Ним я вижу испытанных менеджеров государственного масштаба, сильных хозяйственников, бывалых силовиков, грамотных экономистов… Но на фоне всего этого нельзя не замечать и того факта, что в обществе не осталось духовных отцов. Столпов культуры. Носителей знания. Не осталось мостов, которые бы соединяли оба берега. У микрофона с обеих сторон – льстецы и оплаченные словоблуды.
В такой ситуации умные правители не стали бы подкупать предателей и врагов, впустую тратя на них казну. Не стали бы унижать аксакалов дорогими подарками, роняя их достоинство в глазах простолюдина. Умные правители не стали бы затыкать несогласных. Они бы им дали возможность высказаться, чтобы люди сами решили – с кем им идти. Умные правители не стали бы прилюдно баловать своих детей, дабы не вызывать у подданных зависти, которая перерастает затем в ненависть. Тем более, что дети давно уже выросли и по усвоенной привычке балуют нынче своих.
Умные правители не стали бы устраивать красочные фейерверки, придумывая праздники и заставлять музыкантов играть громче для оглохших от шума. И, прежде чем думать, как повысить в стране рождаемость, умные правители задумались бы о том, как понизить вырождаемость.
- Общая доля молодого поколения от 1 до 29 лет составляет примерно 50 процентов от общего населения. Каждый 113-й гражданин Казахстана – ребенок-инвалид. 36777 детей – сироты. Прожиточный минимум детей-инвалидов - 17119 тенге в месяц.
И вот я думаю: а кто придет потом?
