Банионис в нескольких десятках ролей сыграл все разновидности человеческих характеров и типов. Крестьянин. Разведчик. Прощелыга и вор. Пастор. Террорист. Полярник. Иезуит. Вампир. Сыщик. Торгаш. Психолог на борту космического корабля. Придворный художник Гойя. Клерк Мак-Кинли. Герцог Олбенский или Альбанский (переводчики Шекспира до сих пор ломают транслитерационные копья). Миллионер Савва Морозов. Президент Альенде.
Дважды был председателем. Один раз - колхоза, второй – клуба самоубийц.
Из-за неистребимого литовского акцента говорил с экрана голосом Демьяненко, Гердта, Жжёнова и Заманского.
С разбегу разбивал зеркальную дверь, спасаясь от преследования полиции, и разочаровывал томных английских леди под кружевными зонтиками: англичанин не может болеть морской болезнью при дамах…
Писал «Маху обнажённую», был горячечно любим гордячкой герцогиней Альба и крыл её же грязной бранью, как простую гуахиру.
Пересчитывал затёртые рубли, отмахиваясь от угонщика Деточкина: не мешайте меня, а то я буду начать сначала.
Был бит нещадно Адомайтисом в «Никто не хотел умирать». Там же сыграл в нестандартной для советского кино любовной сцене с Вией Артмане, за что и был, вероятно, удостоен премии за лучшее исполнение мужской роли. И это в фильме, где партнёрами его были секс-символы того времени Бруно Оя и Будрайтис, и ещё дюжина прибалтийских синеоких ерусланов лазаревичей калибром помельче.
Морочил голову хорошенькой немочке: «А вам пошло бы длинное платье… Совсем длинное и сидеть боком в седле… Вам какая лошадь больше нравится, белая или чёрная?»
Действовать решительнее разведчику Ладейникову «не дозволял» кодекс строителя коммунизма, и предполагаемый адюльтер с иностранкой худсовет пресёк на самом корню.
Это позже, огрузнев и затяжелев телом, Банионис играл желчных злоязыких помещиков и торгашей.
А ещё лязгал вампирской челюстью, облизываясь на соблазнительную шейку наивной Дашеньки в «Пьющие кровь» и страшился смотреть на смерть товарища в «Красной палатке», умоляя: «Дзаппи, уйдём отсюда, я не хочу это видеть!»
Был обменян на сумрачного красавца Лаймонаса Норейку (женская часть аудитории маялась - кого же из двух великолепных шпионов любить интенсивнее), и, видит Бог, не было в мире сделки справедливее и равноценнее. Эпизод обмена на мосту навсегда вошёл в анналы кинематографа и цитируется до сих пор.
Вот он идёт по дороге, разведчик с такой русской-прерусской фамилией Ладейников, в которой слышится стремительный бег ладьи по водам Волги -матушки и вёсла дружно ударяют по волнам под уханье гребцов, а ещё лад, лада, возлюбленная Ярославна «на заре в Путивле причитая, как кукушка кличет на юру», а ещё ладушки, которыми издревле тетешкали младенцев на Руси… Русский разведчик с такой нерусской внешностью. Звезда советского кино, совершеннейший неславянин внешне и совершенно не «советикус» по манерам и повадке. Наш - не наш. И правильно его меняют. Такой самим нужен.
После оглушительного успеха «Мёртвого сезона» московская и ленинградская театральная публика валом повалила на спектакли с его участием в провинциальный Паневежис, и городские власти вынуждены были построить гостиницу «под Баниониса»: поклонникам таланта надо было где-то ночевать. И это в стране с нерыночной экономикой, которую позже гнусавые вожди заклинали быть экономной.
Экранный образ Баниониса настолько притягателен, что даже гламурные кулинарные писательницы очаровались, возведя его в типаж, в санаторно-романную дамскую грёзу, фланирующую по Рижскому взморью, где сосны, где ветер, где шум прибоя, где принято, загадав заветное желание, задумчиво шерудить тростью в белом песке в надежде выловить тёплую золотую рыбку балтийского янтаря:
«Банионисы, закутанные в импортные шарфы, гуляют по пустынному пляжу, необыкновенное чувство, что счастье потеряно, но не навсегда, красивые и роковые женщины в тюрбанах, молчаливые собаки с грустными глазами и много-много голубоволосых старушек в туфельках и норковых шубках «колокольчиком».
Советская аудитория, объевшаяся каноническими молодцеватыми комиссарами в красных революционных штанах с их пафосным «есть такая профессия…», жаждала экономности в мимике и жестикуляции, нордической сдержанности, суровости и «норвежности» облика экранного героя. Всё это было в Банионисе 60-70-х годов.
Банионис был настоящим оттепельным суперстар эпохи, уставшей от эталонных коммунистов, в одиночку разгружающих вагон с брёвнами и строящих узкоколейку в дырявых сапогах. Он вообще не шибко хлопотал лицом в те годы, не махал кулаками, не совершал тарзаньих прыжков с борта одного судна на другой и не рвал тельняшку на груди, не уберёгшись при этом от киношных шпионских фетишей – поднятого воротника на болоньевом плаще, дурацких тёмных очков и шляпы, надвинутой на глаза.
Зато была в нём щемящая душу неприкаянность, затаённая грусть, нездешность. Финальную сцену «Соляриса», где он, прислонившись лицом к стеклу, молча глядит в окно отчего дома, можно пересматривать бесконечно.
Пересмотрите лучшие фильмы с ним.
«Солярис», «Кентавры», «Король Лир», «Никто не хотел умирать», «Мёртвый сезон».
Это он к нам, сегодняшним, обращается, нам, живущим в мертвенном сезоне, говорит:
«Я боюсь вашего малодушия. Боюсь, что вы не решитесь, и тогда случится то, что ещё можно предотвратить. У каждого человека наступает момент, когда он должен решить, кому служить – Богу или дьяволу. И вот сейчас вы должны сделать этот выбор».
